Историю рассказываю без фамилий потому что, ну сами понимаете… Если что и преувеличил, то ненамного.
Где-то в конце 70-х – начале 80-х годов, я был довольно молод, и работал в довольно крупном НИИ заведующим конструкторским отделом. Приятельствовали мы с заведующим другим отделом, который был постарше меня лет на десять – пятнадцать, уже точно не помню. Три лаборатории, большой испытательный зал. Сошлись на почве совместных работ, а также пчеловодства. Я в то время активно помогал тестю в этом деле, а мой приятель жил в пригороде в частном доме, и мечтал завести пчел. Ну, и завел. Это так, в порядке вступления.
Институт получал различные химикаты в стеклянных бутылях с обрешеткой из деревянных реек. Обрешетки, после опорожнения бутылей, сваливались во дворе института в специально отведенном месте, и накапливались там годами, сгнивая под открытым небом. Правда, когда у дворника кончалось терпение, он периодически сжигал эти деревяшки. Куда потом девались сами бутыли уже не припомню, да это и не важно. Хотя, с другой стороны, в таких бутылях с узким горлышком, многие делали домашние наливки.
Ну вот, поскольку мой приятель жил в частном доме и топил печь, а дело было зимой, как-то после окончания рабочего дня, в пятницу, он подогнал свой доисторический Москвич 410 к этим дровам, и мы так дружненько начали разбирать обрешетку на рейки и загружать это дело в багажник автомобиля. На растопку. Лично мне и в голову не приходило, что мы делаем что-то предосудительное. С десяток мы разобрали точно, а то и больше.
И все бы ничего, но за этим нашим мероприятием из окна, выходящего во двор института, наблюдал председатель институтской группы народного контроля, он же член парткома. И не скажу, что доброжелательный человек. Это так, мягко сказано.
Нет, он не выбежал из черного входа и не бросился хватать нас за руки, чтобы пресечь растаскивание общенародной собственности, а наблюдал, фотографировал, и вместе с двумя свидетелями, составил соответствующий акт. В те времена особо не придерживались режима, многие сотрудники оставались после работы и на час, и на два, а то и до глубокого вечера, поэтому найти и привлечь свидетелей не представляло особого труда.
Обо всем этом мы узнали в понедельник, в курилке, а в те времена курили совершенно свободно на лестничных площадках, загрязняя пространство до непрозрачности, что сегодня совершенно невероятно. Хотя сам директор не курил и не одобрял это дело, но курильщиков терпел. Ко мне подошел один из свидетелей и нашептал на ушко.
Телефонный звонок с приглашением «на ковер» раздался где-то ближе к обеду. На разборке присутствовали члены группы народного контроля, другие приглашенные товарищи, ну, и естественно мы, как обвиняемые. Велся протокол.
Начал председатель с перечисления задач народного контроля, который решительно выступает против нарушений государственной дисциплины, проявлений местничества, ведомственного подхода к делу, бесхозяйственности и расточительства, любых попыток обмана государства, посягательств на социалистическую собственность. Далее он перешел к самому факту хищения, как таковому.
При этом, на его лице проявлялась вся гамма испытываемых им чувств, от фальшивого отеческого сочувствия, а он был старше нас, и до откровенного злорадства. Сказать, что он мешал нас с дерьмом, это значит не сказать ничего. Он упоминал при этом все, от программы КПСС, доклада Генерального секретаря партии на очередном съезде, морального кодекса строителя коммунизма, и до международного положения.
На наши жалкие оправдания не обращал никакого внимания, потребовал признаться в неподобающем проступке, хотя тут же заметил, что оно и не требуется, поскольку все задокументировано. Мы должны только признать свою вину и покаяться. В принципе, отрицать вину с нашей стороны было бы глупо. Вопрос был поставлен на голосование с предсказуемым результатом. В решении группы было записано поставить перед администрацией вопросы объявления нам строгих выговоров и денежных начетов в размере похищенного. Сумму должна была рассчитать бухгалтерия.
Поскольку собрание затянулось, и обед был безнадежно пропущен, а работать больше не хотелось, я поехал домой зализывать полученные «раны». Мой, более опытный товарищ, сказал, что еще заскочит в бухгалтерию.
На следующий день, уже после обеда, нас вызвали уже к директору. Кстати несколько слов о нем. Опытный руководитель, общительный человек, без начальственного чванства, шутя находил подход к каждому, толковый специалист, разбиравшийся во многих вопросах. Но оригинал, и с юмором!
Уж не припомню когда, до или после этой истории, зашел к нему с каким-то заявлением. А нужно сказать, что в то время была спущена сверху строжайшая установка по экономии писчей бумаги.
Само заявление занимало примерно треть листа. Директор посмотрел на меня укоризненным взглядом, взял со стола линейку, подвел ее под последнюю строчку заявления, и отчекрыжил пустую часть. Затем со словами – я сколько должен вам повторять об экономии, - нервно скомкал оторванный листок, и нагнувшись выбросил его в урну. Нужно сказать, что он, когда был недоволен, обращался ко мне на вы, и по фамилии. Я ошалело уставился на него. Когда он поднял глаза на меня, до него тоже дошла вся нелепость ситуации. Мы хохотали до слез, и настолько громко, что в кабинет заглянула недоумевающая секретарша.
Ну, да ладно! Сейчас в кабинете, кроме директора находились сам председатель, секретарь парткома, зам. по общим вопросам и главный бухгалтер. Директор в это время изучал протокол и наши объяснительные. Наиболее ударные фразы зачитывал вслух.
- Ну что, ворюги, как докатились до жизни такой? - это к нам.
- На сколько они наворовали дров? – это уже к главбуху.
- Да ни на сколько. Эта обрешетка вообще не числится на балансе института. Расходные же материалы и тара списываются сразу.
В глазах председателя явно отразилось разочарование. Он моментально понял, что в пылу расследования, и в ожидании неминуемого наказания виновных, упустил этот важный момент, но тут же попытался воззвать к недопустимости огульного разбазаривания материалов, которые могли бы пригодиться на предприятии, сколько бы они ни стоили.
Но на директора демагогия не подействовала, поскольку решение для себя он уже принял. Словами – а сколько лет вы смотрели из своего окна на портящиеся под открытым небом материалы? Почему не сигнализировали руководству института о бесхозяйственном отношении? - он быстренько пресек поток слов.
- Короче говоря, – продолжил директор - предлагаю изменить формулировки. Этому – директор указал пальцем на моего приятеля – объявить замечание за хищение без умысла обогащения. А вот этому – уже на меня – за участие в хищении без причинения ущерба предприятию. А если серьезно, то объявить им замечания за нарушение порядка отпуска списанных материалов. Вот вы – это уже к нам – подходите ко мне в любое время, получайте разрешение, и вывозите хоть все институтские помойки. Будем только рады. Ни у кого из присутствующих нет возражений?
Возражений не было. Были усмешки. Что было дальше? А дальше не было ничего. Не было даже замечаний. Все бумаги пошли в макулатуру. Далее все пошло своим чередом, роли были исполнены в духе тогдашних традиций, осталась некоторая досада, но рабочие отношения ничуть не ухудшились. Ну, и полученный нами урок, пошел впрок.
Свежие комментарии